Во славном во Киеве-городе
Был сильныя славныя богатырь Илья Муромец,
Он ездил далече-далече во чистом поли,
Он ездил много времени.
Цветно платье его истаскалося,
Золота казна у него издержалася.
Приезжает во Киев-град,
Захотел он с пути, с дорожки опохмелиться;
Приходит он во царев кабак,
Говорит чумакам-целовальникам:
"А й вы, братцы, чумаки-целовальники!
Я ездил долго в чистом поле,
Цветно платье у мня истаскалося,
Золотая казна у мня издержалася,
Я желаю теперь с пути опохмелиться,
Со своими людьми познакомиться.
Вы позвольте мне три бочки сороковые
Зелена вина безденежно".
Говорят чумаки-целовальники:
"А й ты, старая собака, седатый пес!
Да не дадим мы без денег зелена вина".
Да не много-то Илья у них спрашивал,
Да не много с нима разговаривал.
Приходил он ко подвалу кабачному,
Он пинал правой ногой во двери подвальные,
Брал он бочку сороковую под пазуху,
Да другую брал под другую,
Третью бочку он ногой катил,
Выходил Илья да на зеленый луг,
Закричал он во всю голову человичию,
Во всю силу свою богатырскую,
Он зычным громким голосом:
"А и вы, братцы мои пьяницы,
Да вы голи кабацкие,
Кабацкие голи, мужички деревенские!
Вы пожалуйте ко мне на зеленый луг,
Да вы пейте у мня зелена вина допьяна,
Да вы молите Бога за старого".
Да собиралися пьяницы, голи кабацкие,
Мужики деревенские на зеленый луг,
Они пили вино да и безденежно.
Да чумаки-целовальники
Не могли у Ильи отнять зелена вина.
Да Илья-то Муромец скидал с себя шубу соболиную,
Обливал эту шубу зеленым вином,
Сам волочил по лужечку зеленому,
Он ко шубе приговаривал;
"Уливайся, моя шуба, зеленым вином.
Сулит ли мне Бог волочить собаку царя Калина
Да по этому лужочку зеленому,
А ему от моих белых рук плакати".
Услыхали эти речи чумаки-целовальники,
Приходили ко князю Владимиру,
Они били челом, низко кланялись:
"Да уж ты, наш свет-государь-де Владимир-князь!
Да мы не знаем, у нас вчера какое чудо сотворилося,
Да не знаем, кто пришел:
А черт ли пришел, али водяной пришел
К нам на царев кабак.
Он просил зелена вина безденежно
Три бочки сороковые,
А мы безденежно ему вино не дали.
Да он не много у нас спрашивал,
Да не горазно с нами разговаривал,
Шел ко подвалу кабачному,
Он пинал-де во двери подвальные правой ногой,
Брал он бочку сороковую под пазуху,
А другую брал бочку под другую
Да третюю бочку ногой катил.
Да й выходил он, сударь, на зеленый луг,
Закричал-де он громким голосом,
Во всю голову человическу,
Во всю силу свою богатырскую:
"А й вы, братцы мои, вы, товарищи,
Пьяницы, голи кабацкие,
Мужички деревенские!
Вы пожалуйте ко мне на зеленый луг,
Да вы пейте у мня зелена вина безденежно".
Приходили тут пьяницы, голи кабацкие,
На зеленый луг,
Распоил он вино им безденежно,
Да скинул с себя шубу соболиную,
Да уливал эту шубу зеленым вином,
Да й волочил по лужочку зеленому,
Да он ко шубе приговаривал:
"Да уливайся, моя шуба, зеленым вином,
Да сулит ли мне Бог волочить собаку князя Владимира
Да по этому лугу зеленому".
Да нам нечем, сударь, Владимир-князь,
Нечем буде за вино расчет держать".
Воскричал князь Владимир стольнокиевский
Своим громким голосом:
"Посадить его в погреб глубокие,
В глубок погреб да сорока сажен.
Не дать ему ни пить, ни есть да ровно сорок дней,
Да пусть он помрет, собака, и с голоду".
Как узнала про это честная вдовица княгиня
Апраксия,
Что посажен Илья Муромец да во глубок погреб,
Она сделала подкопь ту тайную
Да во тот ли погреб глубокие,
Кормила, поила Илью ровно сорок дней.
Как Владимир-князь да стольнокиевский
Поразгневался на старого казака Илью Муромца,
Засадил его во погреб во холодньш
Да на три-то года поры-времени.
А у славного у князя у Владимира
Была дочь да одинакая;
Она видит, – это дело есгь немалое,
А что посадил Владимир-князь да стольнокиевский
Старого казака Илью Муромца
В тот во погреб во холодныи,
А он мог бы постоять один за веру, за отечество,
Мог бы постоять один за Киев-град,
Мог бы постоять один за церкви за соборные,
Мог бы поберечь он князя да Владимира,
Мог бы поберечь Опраксу-королевичну.
Приказала сделать да ключи поддельные,
Положила-то людей да потаенныих,
Приказала-то на погреб на холодныи
Да снести перины да подушечки пуховые,
Одеяла приказала снести теплые,
Она ествушку поставить да хорошую
И одежду сменять с нова на ново
Тому старому казаку Илье Муромцу,
А Владимир-князь про то не ведает.
И воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев-град:
И хотит он розорить да стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить,
Божьи церквы все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да голова срубить,
Да со той Опраксой-королевичной.
Посылает-то собака Калин-царь посланника,
А посланника во стольный Киев-град,
И дает ему он грамоту посыльную,
И посланнику-то он наказывал:
"Как поедешь ты во стольный Киев-град,
Будешь ты, посланник, в стольнеем во Киеве
Да у славного у князя у Владимира,
Будешь на его на широком дворе,
И сойдешь как тут ты со добра коня,
Да й спущай коня ты на посыльный двор,
Сам поди-тко во палату белокаменну,
Да пройдешь палатой белокаменной,
Да й войдешь в его столовую во горенку,
На пяту ты дверь да поразмахивай,
Не снимай?ка кивера с головушки,
Подходи?ка ты ко столику к дубовому,
Становись?ка супротив князя Владимира,
Полагай?ка грамоту на золот стол,
Говори-тко князю ты Владимиру:
"Ты Владимир-князь да стольнокиевский,
Ты бери-тко грамоту посыльную
Да смотри, что в грамоте написано,
Да гляди, что в грамоте да напечатано;
Очищай?ка ты все улички стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие,
По всему-то городу по Киеву,
А по всем по улицам широкиим
Да по всем-то переулкам княженецкиим
Наставь сладкиих хмельных напиточек,
Чтоб стояли бочка о бочку близко-по-близку,
Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину
Со своими-то войсками со великима
Во твоем во городе во Киеве".
То Владимир-князь да стольнокиевский
Брал-то книгу он посыльную,
Да и грамоту ту распечатывал,
И смотрел, что в грамоте написано,
И смотрел, что в грамоте да напечатано,
И что велено очистить улицы стрелецкие
И большие дворы княженецкие,
Да наставить сладкиих хмельных напиточек
– А по всем по улицам широкиим
Да по всем-то переулкам княженецкиим.
Тут Владимир-князь да стольнокиевский
Видит – есть это дело не малое,
А не мало дело-то, великое;
А садился-то Владимир-князь да на черленый стул,
Да писал-то ведь он грамоту повинную:
"Ай же ты, собака да и Калин-царь!
Дай?ка мне ты поры-времечки на три году,
На три году дай и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня,
Мне очистить улицы стрелецкие,
Все великие дворы да княжецкие,
Накурить мне сладкиих хмельных напиточек,
Да й наставить по всему-то городу по Киеву,
Да й по всем по улицам широкими,
По всем славным переулкам княженецкиим".
Отсылает эту грамоту повинную,
Отсылает ко собаке царю Калину;
А й собака тот да Калин-царь
Дал ему он поры-времечки на три году,
На три году дал и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня.
Еще день за день ведь – как и дождь дождит,
А неделя за неделей – как река бежит;
Прошло поры-времечки да три году,
А три году да три месяца,
А три месяца и еще три-то дня;
Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
Он подъехал ведь под Киев-град
Со своими со войсками со великима.
Тут Владимир-князь да стольнокиевский
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
Шелковым платком князь утирается,
Говорит Владимир-князь да таковы слова:
"Нет жива-то старого казака Ильи Муромца;
Некому стоять теперь за веру, за отечество,
Некому стоять за церквы ведь за Божие,
Некому стоять-то ведь за Киев-град,
Да ведь некому сберечь князя Владимира
Да и той Опраксы-королевичной!"
Говорит ему любима дочь да таковы слова:
"Ай ты, батюшко Владимир-князь наш стольнокиевский!
Ведь есть жив-то старыи казак да Илья Муромец;
Ведь он жив на погребе холодноем".
Тут Владимир-князь-от стольнокиевский
Он скорешенько берет за золоты ключи
Да идет на погреб на холодныи,
Отмыкает он скоренько погреб да холодныи
Да подходит ко решеткам ко железныим,
Растворил-то он решетки да железные:
Да там старыи казак да Илья Муромец,
Он во погребе сидит-то, сам не старится;
Там перинушки-подушечки пуховые,
Одеяла снесены там теплые,
Ествушка поставлена хорошая,
А одежица на нем да живет сменная.
Он берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злаченые,
Выводил его со погреба холодного,
Приводил его в палату белокаменну,
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста его сахарные,
Заводил его за столики дубовые,
Да садил Илью-то он подли себя,
И кормил его да ествушкой сахарнею,
Да поил-то питьицем медвяныим,
И говорил-то он Илье да таковы слова:
"Ай же старыи казак да Илья Муромец!
Наш-то Киев-град нынь в полону стоит,
Обошел собака Калин-царь наш Киев-град
Со своима со войсками со великима.
А постой?ка ты за веру, за отечество,
А постой?ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки Божьи церквы,
Да постой?ка ты за князя за Владимира,
Да постой?ка за Опраксу-королевичну!"
Так тут старыи казак да Илья Муромец
Выходил он с палаты белокаменной,
Шел по городу он да по Киеву,
Заходил в свою палату белокаменну,
Да спросил-то как он паробка любимого,
Шел со паробком да со любимыим
А на свой на славный на широкий двор,
Заходил он во конюшенку в стоялую,
Посмотрел добра коня он богатырского.
Говорил Илья да таковы слова:
"Ай же ты, мой паробок любимыи,
Верный ты слуга мой безызменныи,
Хорошо держал моего коня ты богатырского!"
Целовал его он во уста сахарные,
Выводил добра коня с конюшенки стоялыи
А й на тот на славный на широкий двор.
А й тут старыи казак да Илья Муромец
Стал добра коня тут он заседлывать:
На коня накладывает потничек,
А на потничек накладывает войлочек;
Потничек он клал да ведь шелковенький,
А на потничек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелко клал черкасское,
А черкасское седелышко недержано;
А подтягивал двенадцать подпругов шелковыих,
А шпилечики он втягивал булатные,
А стремяночки покладывал булатные,
Пряжечки покладывал он красна золота,
Да не для красы?угожества,
Ради крепости всё богатырскоей:
Еще подпруги шелковы тянутся, да они не рвутся,
Да булат?железо гнется, не ломается,
Пряжечки-ты красна золота,
Они мокнут, да не ржавеют.
И садился тут Илья да на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские:
Во?первых, брал палицу булатную,
Во?вторых, брал копье боржамецкое,
А еще брал свою саблю вострую,
А й еще брал шалыгу подорожную,
И поехал он из города из Киева.
Выехал Илья да во чисто поле,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим –
Посмотреть на войска на татарские:
Нагнано-то силы много множество,
Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
Тут старыи казак да Илья Муромец
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца?краю силушки наехати.
Он повыскочил на гору на высокую,
Посмотрел на все на три?четыре стороны,
Посмотрел на силушку татарскую –
Конца?краю силы насмотреть не мог.
И повыскочил он на гору на другую,
Посмотрел на все на три?четыре стороны –
Конца?краю силы насмотреть не мог.
Он спустился с той со горы со высокии,
Да он ехал по раздольицу чисту полю
И повыскочил на третью гору на высокую,
Посмотрел-то под восточную ведь сторону,
Насмотрел он под восточной стороной,
Насмотрел он там шатры белы
И у белыих шатров-то кони богатырские.
Он спустился с той с горы высокии
И поехал по раздольицу чисту полю;
Приезжал Илья к шатрам ко белыим,
Как сходил Илья да со добра коня
Да у тых шатров у белыих,
А там стоят кони богатырские,
У того ли полотна стоят у белого,
Они зоблют-то пшену да белоярову.
Говорит Илья да таковы слова:
"Поотведать мне?ка счастия великого".
Он накинул поводы шелковые
На добра коня да й богатырского
Да спустил коня ко полотну ко белому:
"А й допустят ли то кони богатырские
Моего коня да богатырского
Ко тому ли полотну ко белому –
Позобать пшену да белоярову?"
Его добрый конь идет-то грудью к полотну,
А идет зобать пшену да белоярову;
Старыи казак да Илья Муромец
А идет он да во бел шатер.
Приходит Илья Муромец во бел шатер;
В том белом шатре двенадцать-то богатырей,
И богатыри все святорусские;
Они сели хлеба?соли кушати,
А и сели-то они да пообедати.
Говорит Илья да таковы слова:
"Хлеб да соль, богатыри да святорусские,
А и крестный ты мой батюшка,
А й Самсон да ты Самойлович!"
Говорит ему да крестный батюшка:
"А й поди ты, крестничек любимыи,
Старыи казак да Илья Муромец,
А садись?ка с нами пообедати".
И он выстал ли да на резвы ноги,
С Ильей Муромцем да поздоровкались,
Поздоровкались они да целовалися,
Посадили Илью Муромца да за единый стол
Хлеба?соли да покушати.
Их двенадцать-то богатырей,
Илья Муромец да он тринадцатый.
Они поели, попили, пообедали,
Выходили с?за стола из?за дубового,
Они Господу Богу помолилися.
104: Гости
